Больше, чем пианист. К 110-летию со дня рождения Святослава Теофиловича Рихтера

Рихтер уже десятилетия стоит в одном ряду

 с такими фигурами, как Шопен, Паганини, Лист,

 Рахманинов, Шаляпин; он – соединительное звено

между настоящим и вечностью.

Альфред Шнитке[1]

20 марта исполняется 110 лет со дня рождения Святослава Теофиловича Рихтера (1915–1997) – одного из крупнейших музыкантов современности. Его называли лучшим пианистом ХХ века, первым среди равных.

Детские и юношеские годы пианиста прошли в Житомире, где родился Рихтер, и Одессе, где его отец – органист и композитор Теофил Данилович Рихтер преподавал в консерватории. Первым учителем Рихтера был отец – превосходный музыкант, выпускник Венской консерватории, он прожил в Вене около 20 лет, встречался с Брамсом, Малером и Григом. Именно отец записал первые фортепианные пьесы маленького Рихтера, поскольку музыку мальчик начал сочинять, еще не умея играть. Светик, как привыкли его называть в детстве родные, получил от отца не более десяти систематических уроков и в музыкальном развитии полностью был предоставлен самому себе. Теофил Данилович  часто водил сына на репетиции и спектакли в Одесский театр оперы и балета, где служил органистом. Оперные постановки стали для маленького музыканта потрясением и любовью на всю жизнь. В театре, стоя в оркестре или поблизости, он впитывал музыку. Обладая феноменальной природной музыкальностью и исключительной памятью, он учился самостоятельно – просто брал ноты фортепианного и оперного репертуара, что были в доме, и с редкой лёгкостью проигрывал труднейшие произведения. Поначалу мальчик музицировал в родительском доме для собственного удовольствия, а вскоре и на публике – на музыкальных любительских вечерах. Когда ему ставили на пюпитр вчерашние ноты, говорил: «Нет, не нужно мне, я уже всё запомнил».

Позднее Рихтер оставил удивительное признание, что в детстве «к чистой фортепианной музыке душа не лежала»[2], зато рано проснулась страсть к театру, музыке оперной, собиранию и проигрыванию оперных клавиров, из которых впоследствии была собрана целая библиотека, насчитывающая свыше 100 томов.

После окончания школы виртуозно читающий с листа Рихтер начал работать концертмейстером в Одесской филармонии. Затем – концертмейстером хора и балета оперного театра. Должности были достаточно престижные и для выпускника консерватории, в то время как занимавший их Рихтер по-прежнему не имел никакого музыкального образования.

В 1937 году юноша приезжает в Москву на прослушивание к знаменитому Генриху Нейгаузу и без экзаменов становится студентом Московской консерватории по классу фортепиано. «По-моему, он гениальный музыкант!» – произнёс Нейгауз, услышав игру начинающего пианиста.

Дебютом Рихтера в Москве стало выступление в ноябре 1940 года в Московской консерватории. Начиная с первого сольного выступления Святослава Рихтера в 1940 году перед московской публикой и до последних выступлений на мировых концертных площадках, пианисту неизменно сопутствовал успех.

В самые трудные дни войны Рихтер продолжал работать, не теряя ни минуты, вёл активную концертную деятельность, посещал блокадный Ленинград. Труднейшие пьесы фортепианного репертуара осваивались пианистом буквально за считаные дни. Так, исполненная в январе 1943 года на открытом концерте Седьмая соната Прокофьева была разучена буквально за четыре дня.

После победы на третьем Всесоюзном конкурсе имя Святослава Рихтера стало широко известно. Его признали лучшим советским пианистом.

Хорошо знавший своего любимого ученика Генрих Нейгауз отмечал в Рихтере «счастливое соединение мощного духа с глубиной, душевной чистотой и величайшим совершенством исполнения».

Рихтер был не только выдающимся пианистом, но и организатором фестивалей, притягательным центром всей отечественной музыкальной жизни, носителем высочайшего артистического и нравственного авторитета, олицетворением современного музыканта-просветителя. Другой великий наш современник композитор Альфред Шнитке написал о Рихтере: «Он столь велик как пианист именно потому, что он больше, чем пианист, – его проблемы располагаются на уровне более высоком, чем чисто музыкальный…»[3]