Музыковеды-этнографы 1920-х годов на рисунках Якова Богатенко

 

В начале ХХ века наиболее заметные достижения в области музыкальной этнографии — наряду с Песенной комиссией при Географическом обществе в Санкт-Петербурге — принадлежали московской Музыкально-этнографической Комиссии при Этнографическом отделе Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии Московского университета (ОЛЕАЭ).

Музыкально-этнографическая Комиссия (МЭК) была общественной и научно-просветительской организацией и как подразделение ОЛЕАЭ существовала на членские взносы, правительственные субсидии и пожертвования частных лиц. В состав МЭК в разные годы входили многие видные московские музыканты: композиторы и исполнители (Сергей Танеев, Александр Гречанинов, Михаил Ипполитов-Иванов, Александр Кастальский, Арсений Корещенко), этнографы (Алексей Марков, Николай Янчук), фольклористы (Димитрий Аракишвили, Евгения Линёва, Александр Листопадов, Александр Маслов, Вячеслав Пасхалов, Митрофан Пятницкий), музыкальные критики (Николай Кашкин, Георгий Конюс, Иван Липаев, Болеслав Яворский) [1].

С момента своего основания в 1901 году коллектив музыкантов-этнографов выполнял одновременно три основных задачи: собирание образцов народной музыки, теоретическое их исследование, художественную обработку и пропаганду народных мелодий. МЭК организовала ряд экспедиций по собиранию народных песен и былин; осуществила запись многочисленных народных напевов (русских, украинских, белорусских, народов Кавказа, якутских, финских, чешских и других); распространила в России передовые методы записи напевов с помощью фонографов, поставила на научную основу обработку народной песни. Президиум МЭК и её актив вели деятельную переписку со всей Россией с руководящими указаниями: как собирать памятники народного творчества путём фонографической записи.

Вещественным доказательством продуктивности этой работы могут служить изданные в своё время фундаментальные «Труды Музыкально-этнографической комиссии»[2], заключающие в себе ценную коллекцию собранных фонографическим путем народных мелодий и научные работы, посвящённые исследованию собранного материала. Широкий резонанс в научной и художественной среде получили «Великорусские песни в народной гармонизации», записанные Евгенией Линёвой[3]. В 1911 году сборник казачьих песен под редакцией Александра Листопадова[4] был отмечен золотой медалью и премией ОЛЕАЭ. Остались сборники песен различных народностей. Особой популярностью пользовалась серия «Школьный сборник русских песен»[5] для обучения хоровому пению в школах на основе народных песен. В 1908– 1912 годах комиссия издавала журнал «Музыка и жизнь».

Все эти издания явились результатом коллективного труда целого ряда авторов. Колоссальная организационная работа была проделана для того, чтобы создать такой коллектив, достать средства на издания, научные поездки и устройство концертов. Музыкально-этнографические концерты в Москве представляли собой лекции-концерты и теоретико-практические занятия, посвящённые русской песне. В 1906 году в Москве организованы рабочий хор при Пречистенских курсах и Народная консерватория[6], где значительное внимание уделялось изучению и исполнению русской народной песни. Митрофан Пятницкий организовал первый в России народный хор.

Деятельность Музыкально-этнографической Комиссии выходила далеко за пределы Москвы. В 1909 МЭК участвовала в Венском конгрессе Международного музыкального общества. В 1916 году открылись «Курсы пения русских песен»: «Назревшая потребность в организации хоров при народных домах и других просветительных учреждениях вызвала необходимость приготовить руководителей для этих хоров, так как в них чувствуется большой недостаток»[7]. Были разработаны учебные программы, которые широко рассылались по периферии.

Таким образом, к 1917 году МЭК стала главным очагом музыковедческой фольклористики в России. Особый интерес вызывает продолжение истории МЭК после революционных изменений во всех сферах государственной, общественной, культурной и научной жизни России. Хронология событий представляется следующей.

7 декабря 1916 года состоялось последнее, зафиксированное официальным протоколом, 113-е заседание МЭК[8]. Последние сохранившиеся финансовые документы и свидетельства о собраниях датируются февралем-мартом 1917 года[9]. В 1917–1922 годах ОЛЕАЭ сохранило организационно-кадровую основу, однако заседания общества стали проходить реже и были малочисленны. В воспоминаниях очевидцев обычно указывается, что МЭК в период между 1918 и 1920 годами работала под флагом этнографической секции, затем отдела МУЗО НКП. В 1921 году комиссия была расформирована, а на её базе возникла Этнографическая секция в составе Государственного института музыкальной науки (ГИМНа).

Материалы из различных фондов Музея музыки[10], связанные с жизнью и деятельностью членов МЭК, позволяют увидеть более сложную картину преобразований, не ограничивавшихся сменой вывески. Процесс проходил более сложно, многопланово. Прекращение государственного финансирования поставило существование МЭК как институции под вопрос, но не привело к полной остановке её деятельности, продолжившейся в виде частных научных изысканий. Некоторое время Музыкально-этнографическая Комиссия оставалась автономной организацией наряду со структурами, созданными советским государством.

После февральской революции 1917 года был создан Пролеткульт. Московский Пролеткульт (конференция профсоюзов по инициативе Анатолия Луначарского прошла в сентябре 1917 года) при Наркомпросе стал функционировать как «Добровольная организация пролетарской самодеятельности» во всех областях культуры. В студиях и кружках Пролеткульта работали многие специалисты и видные музыкальные деятели: Надежда Брюсова, Рейнгольд Глиэр, Александр Кастальский, Эмилий Розенов.

Александр Кастальский разрабатывал планы организации музыкальных занятий на инструкторских курсах хорового пения для районных студий Московского Пролеткульта. Новое звучание московских улиц он пытался зафиксировать в своих музыкальных рукописях. Друзья с добрым юмором шутливо называли его, признанного композитора духовной музыки, «пролетарским композитором».

1 июля 1918 года был основан музыкальный отдел Наркомпроса (МУЗО НКП)[11]. Он стал центральным государственным органом, «объединяющим, руководящим, контролирующим и управляющим всей музыкальной жизнью Советской республики… Постановления Музыкального отдела обязательны для всех без исключения граждан, организаций и учреждений РСФСР»[12].

Многие члены МЭК сотрудничали с МУЗО НКП, продолжая свою работу, начатую в дореволюционную эпоху. Николай Янчук[13], бессменный председатель МЭК на протяжении 16 лет с момента её основания, стал заведующим секцией изучения народной музыки в этнографическом подотделе МУЗО НКП. Активное участие в краеведческом движении позволило разработать программу первой конференции по краеведению, на которой было образовано Центральное бюро краеведения. В конце 1920 года в МУЗО НКП влился Музыкальный отдел Пролеткульта[14], а в 1921 году Академический подотдел МУЗО НКП был реорганизован в Академический центр (АК МУЗО Наркомпроса), который стал существовать на правах самостоятельного отдела Наркомпроса.

Формирующееся новое государство стремилось во что бы то ни стало взять под контроль и регламентировать любую общественно значимую деятельность. Этот процесс занял несколько лет. Постепенно сходило на нет существование неподцензурных объединений. При этом неформальное присутствие Музыкально-этнографической Комиссии всё еще ощущалось. В начале 1921 года, 21 мая, речь шла о возможном возрождении МЭК. На первом заседании секции изучения народной музыки Этнографического подотдела (МУЗО НКП) рассматривался вопрос о взаимоотношении Секции с МЭК при Обществе естествознания.

Постановили: «Запросить общество естествознания о судьбе его Музыкально-этнографической Комиссии, и если она не ликвидирована, то возбудить через Этнографический подотдел ходатайство перед Музо о финансировании названной Комиссии, в виду желательности, чтобы она продолжала свою научную деятельность»[15].

Екатерина Лебедева в своих воспоминаниях об Александре Кастальском передает дух эпохи и проливает свет на некоторые неформальные стороны жизни московских музыкантов-этнографов: «Когда организовался (по моей инициативе) этнографический подотдел [МУЗО НКП], то я стала уговаривать А.Д., принять участие в его работе, на что он, отнекиваясь, говорил: “Ну, вас к свиньям, не хочу с вами работать”. Тогда я взяла листок бумаги и написала: “Прошу зачислить меня в сотрудники этнографического подотдела”. Он подписал. Я тотчас же снесла эту бумажку к заведующему, который тоже подписал и сразу назначил А.Д. ставку выше других сотрудников, что до некоторой степени примирило А.Д. Всё же он ходил на заседания редко и только изредка проявлял интерес к делу. Так было до конца»[16].

Интересен ретроспективный взгляд давнего члена Комиссии Вячеслава Пасхалова[17], оценивающего роль МЭК, сосуществовавшей некоторое время почти параллельно с этнографической секцией МУЗО НКП. В своих воспоминаниях Пасхалов вскользь упоминает разногласия между членами президиума: некоторые из них видели задачу музыкальной этнографии только в фиксации и систематике образцов народной музыки с целью заготовить материал для научных исследований и для композиторского творчества. Таким образом, сами собиратели-энтузиасты как бы исключались «из цеха учёных-музыкантов» и ограничивались в праве вести масштабные научные изыскания или проводить обобщения теоретического характера.

Такое своё восприятие Вячеслав Пасхалов связывает именно с положением, при котором русскую этнографическую науку создавали преимущественно одиночки-энтузиасты. Что в свою очередь вело к тому, что «выбор объектов, методы исследовательской работы диктовались субъективными вкусами и возникали иногда благодаря случайным обстоятельствам, например, под влиянием какой-нибудь “обветшалой”, хотя и “модной” теории».

Правильным виделось Вячеславу Пасхалову объединение людей науки для коллективной работы над решением научных проблем, поэтому послереволюционные процессы создания именно государственного учреждения с чёткой структурой и планами принимались с воодушевлением. Пасхалов всегда подчеркивает неоспоримые огромные достижения в работе МЭК, отмечая примеры плодотворных коллективных усилий, которые осуществлялись благодаря организаторским способностям отдельных ярких личностей.

Существование самого этнографического подотдела с его секциями в МУЗО НКП было недолгим: его ликвидировали летом 1921 года, когда начал организовываться ГИМН. В июле этого года Николай Янчук стал действительным членом ГИМНа, хотя вплоть до октября продолжал возглавлять заседания секции изучения народной музыки, председателем которой он был[18].

В октябре 1921 года был учреждён ГИМН и при нём организована Антропографическая ассоциация, ставшая преемницей МУЗО НКП. Председательствовал Борис Красин, а Николай Янчук и Василий Федоров назначены заместителями. Обязанности секретаря исполнял Вячеслав Пасхалов, ставший преемником Николая Янчука после его смерти 6 ноября 1921 года.

Фактически же Вячеслав Пасхалов стал единственным заместителем председателя и секретарем Ассоциации. Второй заместитель, Василий Федоров, несколько месяцев провёл в больнице и ушёл из жизни 21 февраля 1922 года. В этот период во всех протоколах фиксируется название — Этнографическая ассоциация ГИМН.

Государственное финансирование едва покрывало расходы на зарплату сотрудникам, но в условиях тогдашней жизни регулярное жалование было спасением для многих. При этом не выделялось средств на снаряжение экспедиций, закупку литературы и звукозаписывающего оборудования, на научные издания и проведение этнографических концертов. Энтузиасты старались совмещать свой трудовой отпуск с этнографическими полевыми исследованиями.

В архиве Вячеслава Пасхалова хранится Отчет о деятельности Этнографической Ассоциации ГИМНа за период 11.12.1921 – 30.06.1922[19]. Были проведены 23 заседания, на которых представлялись доклады по текущей исследовательской работе, в том числе труд Александра Кастальского «О полифонии русских народных песен». Записано на валики 7 былин, 8 духовных стихов и несколько обрядовых песен в исполнении последнего былинного сказителя Павла Широкого. Были приняты ходоки из республик: Татарской, Туркестанской, Башкирской. Митрофаном Пятницким осуществились фонографические записи 13-ти песен в Землянском уезде Воронежской губернии. Все они расшифрованы и нотированы Иваном Тезавровским[20]. Запланированы темы дальнейшей исследовательской работы.

Трудности переходного периода, сглаживавшиеся некоторое время за счёт энтузиазма людей, в полной мере проявились в 1922 году. Вячеслав Пасхалов понимал это: «Из всего сказанного о московских музыкантах-этнографах выясняется могучая роль коллективного начала, положенного ими в основу своей работы. Очевидно также, что очень тяжелы условия этой работы в стране с недостаточно высоким культурным уровнем, в стране, не обладающей ресурсами, необходимыми для планомерного собирания и пропаганды образцов народной музыки и таким образом энтузиастов, отдавших жизнь за народную музыку, следует по справедливости причислить к лику героев труда»[21].

Судьба самого предмета исследований этнографов оставалась под угрозой. Вячеслав Пасхалов вынужден был привлечь внимание руководства к бедственному положению этнографической отрасли: «Трудно не заметить, что сокровища русской народной поэзии и музыки находятся в данное время в угрожаемом положении. Прекратилось планомерное собирание народных песен и ничего не указывает на то, что надлежащим темпом идёт их научное и художественное использование. МузГиз не выпустило ни одного нового труда по русской музыкальной этнографии; что касается этнографических концертов и лекций о народной музыке, то, по-видимому, они окончательно вышли из моды… НЭП с её культом хозяйственного расчёта буквально парализует всякую научную деятельность… Каждый день промедления в собирании быстро исчезающих художественных песен наносит непоправимый ущерб русскому музыкальному искусству, пользующемуся вполне заслуженным общемировым признанием»[22].

В апреле 1923 года, по требованию Главнауки, Правлением Этнографической ассоциации ГИМНа избран и утверждён секретарь – Павел Сеница, но протоколы заседаний продолжал вести Вячеслав Пасхалов. Вскоре Ассоциация была переименована в секцию. Таким естественным образом большая часть членов МЭК вошла в состав Этнографической секции ГИМНа в качестве учёных-этнографов, находящихся на государственной службе, но считать себя членами Комиссии не прекращали. Оба коллектива находились в тесном контакте, устраивая соединённые заседания, на которых читались научные доклады с музыкальными иллюстрациями.

Ещё один штрих из воспоминаний Елены Лебедевой об Александре Кастальском: «За невозможностью посещать заседания в последние годы из-за нездоровья, несколько раз назначали заседания у А.Д. на квартире, и это было очень приятно для всех. Точно все пришли навестить его, и гостеприимный хозяин принимал у себя гостей. Для нас было праздником слушать и его доклады о тех достижениях, которые готовились для печати»[23].

Параллельно с ГИМНом образовалась Академия художественных наук (сначала РАХН, вскоре переименованная в ГАХН). Музыкальная секция ГАХН организована в январе 1922. Для первых лет новой власти характерен поиск новых эффективных форм объединений трудовых коллективов и попытка организации творческого процесса — научного или художественного. В ноябре 1923 произошла реорганизация: слияние научно-теоретической части ГИМН с ГАХН[24].

К этому времени деятельность МЭК как самостоятельной организации давно прекратилась, она продолжалась только как «идейное» содружество её членов, остававшихся ещё в живых. 70-летний юбилей Александра Кастальского в 1926 году послужил поводом обратиться к нему от имени Этнографической секции ГИМНа и Музыкально-этнографической Комиссии общества естествознания с предложением принять звание почётного председателя этих научных коллективов.

Было не так важно, что к тому времени МЭК уже не существовала. Энтузиасты, работавшие в ней, продолжали свои труды в других, уже советских учреждениях, спорадически появлявшихся и исчезавших. Должность почётного председателя ни в одной номенклатуре не была предусмотрена.

Форма обращения — совсем неофициальная — подчёркивает сердечное стремление поддержать тяжело болеющего композитора. Этот поздравительный адрес — проявление той любви и признательности, которую чувствовали коллеги и соратники по музыкально-этнографическим исследованиям к своему неформальному вождю:

«Мы, московские музыканты-этнографы, счастливы сознавать, что Ваша научная деятельность протекала всё время в нашей среде и что мы более других поклонников Вашего композиторского таланта ощущаем гармонию между Вашим научным мышлением и Вашей творческой фантазией. Мы полагаем, что всем присутствующим на сегодняшнем празднике русской музыкальной культуры ясно, что наш дорогой юбиляр в течение полувека был научным вождём русских музыкантов-этнографов и что мы должны пожелать, чтобы этого поста он не покидал в течение длинного ряда лет»[25].

Адрес, наподобие средневекового столбца, склеен из трёх листов плотной сероватой бумаги; текст написан шрифтом, имитирующим церковно-славянскую скоропись. В верхней части свитка помещена цветная миниатюра. По краю выведена подпись автора стилизованного поздравления: «А то писал, да и руку приложил Iяшка сын Богатенков, грешный и непотребный раб Божий».

В архиве Музея музыки собраны шутливые шаржи Якова Богатенко[26] на коллег по ГИМНу, иллюстрирующие жизнь этнографической секции: портреты уже пожилого Александра Кастальского и Вячеслава Пасхалова, выступающего перед этнографическим концертом; Сергей Толстой в образе грустного Пана; ряд зарисовок-портретов колоритных исполнителей народной музыки; экспрессия Павла Сеницы, показывающего украинские песни.

Некоторые рисунки Якова Богатенко отображают ситуацию аллегорически. Вот Александр Никольский, как Диоген с фонарем, ищет сотрудников секции (потому что те разъехались по разным учреждениям) или сценка «Слабый ребенок» — о нежизнеспособности стенгазеты из-за скудного финансирования. Нехватка средств отражена характерными названиями рисунков: «Нищая братия», «У врат обители святой»[27].

В Российском национальном музее музыки хранятся письма Якова Богатенко к другу, Вячеславу Пасхалову, который в 1927 году уехал из Москвы сначала на Кавказ, потом в Крым и провёл там несколько лет, оторванный от московской жизни. В письмах прослеживаются те изменения, которые все явственнее привносят новый дух в жизнь и работу музыкантов-этнографов. С горьким юмором Богатенко описывает один из своих арестов летом 1927 года: «Нисколько не жалею об этом происшествии: оно мне доставило возможность узнать многое в жизни на самом себе. В тюрьме я сделал до шестидесяти набросков с натуры и ещё более записал песен острожных»[28]. Дух исследователя не покидал его и в этих обстоятельствах.

Уже отойдя от дел, Вячеслав Пасхалов подводит некий промежуточный итог деятельности этнографов под эгидой Этнографической секции ГИМН: «Издательская и административная работа выполняется исключительно Этнографической секцией ГИМНа. Условия современной жизни поставили её в положение научного центра, к которому тяготеют местные этнографические организации, обращаясь за инструкциями и материальной поддержкой. Не имея средств на экспедиции, Секция свою собирательскую задачу осуществляет при помощи записей мелодий от народных певцов, приезжающих в Москву, а также сосредоточивая у себя материал, предоставляемый в её распоряжение отдельными собирателями, работающими или по собственной инициативе, или по поручению Секции… Новое (связанное с ГИМН) — паломничество в Москву целого ряда музыкальных ансамблей и отдельных музыкальных деятелей из братских республик, предопределившее всесоюзное значение музыкально-этнографического центра, каким по существу являлась этносекция ГИМНа. Заслуга этносекции состояла в оценке, выдвижении, руководстве и всемерной поддержке большого количества периферийных музыкантов в период полной неизвестности. Практические достижения Этносекции до 1928 года: организация при ГИМНе Этнографических курсов для подготовки учёных музыкантов-этнографов, изданий «Трудов», устройство в стенах ГИМНа этнографических концертов с участием периферийных музыкантов-исполнителей и фонографирование нового музыкального материала»[29].

Свёртывание работы бывшей МЭК совпало с поочередным уходом из жизни целого ряда наиболее активных исследователей народной музыки. Смерть Александра Кастальского 17 декабря 1926 года, а затем знаменитого организатора народного хора Митрофана Пятницкого 21 января 1927 года стали незримой чертой, подведённой под историей Комиссии. Именно физическое исчезновение координаторов, организаторов и вдохновителей положило естественный предел существования МЭК даже в неформальном выражении: Алексей Марков (1917), Василий Сафонов (1918), Евгения Линева (1919)[30], Александр Ильинский (1920), Николай Кашкин (1920), Арсений Корещенко (1921), Николай Янчук (1921), Александр Кастальский (1926), Виктор Калинников (1927), Митрофан Пятницкий (1927).

Ощутимые потери в рядах МЭК были связаны с эмиграцией её бывших членов за пределы советского государства: Дмитрий Аракчиев (1918), Иосиф Витоль (1918), Николай Филянский (1918), Василий Харламов (1918), Эрнест Вигнер (1920), Александр Григорьев (1922), Юлий Энгель (1922), Александр Гречанинов (1925).

Одни попали во внутреннюю эмиграцию. Другие с разным успехом смогли встать, как тогда принято было говорить, на «новые рельсы». В письмах начала 1930-го года к Вячеславу Пасхалову Яков Богатенко сообщает новости об общих знакомых, описывает проходящие заседания и резюмирует: «ГИМН уже не тот». Описываются «чистки», когда с трибун звучат слова: «этнографии слишком много»; новому государству не нужна «рухлядь» прошлого[31]. Народный хор, созданный Пятницким, был снят с государственной дотации и фактически перестал существовать; только спустя некоторое время он возродится в обновлённом виде.

Стремление к дальнейшей централизации всех научных учреждений страны проявилось сначала во включении ГИМНа в Российскую ассоциацию научно-исследовательских институтов общественных наук, а затем в Российскую ассоциацию научно-исследовательских институтов материальной, художественной и речевой культуры [32]. К середине 1930-го года специалистов по «музыкальной этнографии» в Москве насчитывалось всего 12 человек, в том числе шесть научных сотрудников ГИМНа[33]: Екатерина Лебедева, Александр Крейн, Николай Миронов, Александр Никольский, Павел Сеница, Сергей Толстой. При этом трое последних одновременно состояли и в ГАХНе.

Вследствие всех преобразований оказалась не нужна и РАНИМХИРК. Ассоциация была упразднена 1 января 1931 года, а все пять входящих в неё институтов ликвидированы как самостоятельные организации.

ГИМН завершил свою деятельность[34], а уцелевшие музыканты-этнографы продолжали свою работу в других государственных учреждениях, воспитывая новое поколение собирателей и исследователей[35].